С ней все в порядке?
— Да, сейчас она спит, но ночью перепугала всех нас, даже врача, — покачивая головой, объяснила Рэйко. — Ребенок весит десять фунтов. Он такой хорошенький, Так! — Рэйко печально улыбнулась, задумавшись о Хироко и Питере и долгом трудном пути, который предстоит пройти им. — Он похож на Питера. — Одно это могло принести неприятности и Хироко, и ребенку.
— Так я и думал — отцом ребенка не мог быть никто, кроме Питера. — Так и Рэйко твердо знали это. Такео радовался за молодую пару — ее вряд ли сумели бы разлучить трудности. Хорошо зная Питера, он понимал, как много значит для него рождение сына. — Она должна сообщить ему.
Надеюсь, она это сделает, — заметил Так.
— Она отказалась, сказала, что он только встревожится, — устало ответила Рэйко.
— Он должен знать, что у него есть сын. — Так улыбнулся жене, припоминая, каким праздником стало для него рождение Кена, а затем — дочерей. Он сочувствовал Хироко, жалея, что Питера нет рядом с ней, но радовался появлению ребенка. Возможно, это знамение приближающейся новой жизни, возрождения надежды.
— Она сказала, что их поженил буддистский священник из Танфорана, — добавила Рэйко, стаскивая туфли.
Ей пришлось провести на ногах всю ночь. — По-видимому, с самого мая она носит обручальное кольцо, а я ни разу не заметила его. Она надевала кольцо вместе с другим, серебряным.
— Зато все остальное ты заметила. — Так поцеловал жену, спеша в школу. — Я зайду к ней днем. — Он направился к двери, но вдруг остановился и оглянулся на жену с теплой улыбкой. Это был счастливый день для них, ребенок стал благословением для всей семьи, особенно здесь, на озере Тьюл. — Поздравляю, — с улыбкой добавил он.
— Я люблю тебя, — отозвалась Рэйко, и Так поспешил прочь со счастливым видом. Жена долго смотрела ему вслед, думая о ребенке Хироко.
Глава 15
Хироко провела в лазарете целую неделю, а когда с ребенком вернулась домой, ее уже с нетерпением ждала вся семья. Она назвала малыша Тойо, и даже Кен часами играл с ним, носил на руках и пасовал, лишь когда требовалось поменять пеленки. Но всех перещеголял Так. Он был счастлив побыть с ребенком в любое время, когда Хироко нужен был перерыв или сон. Так с удовольствием возился с малышом, который вскоре привык к нему. Ребенок редко плакал. Он безмятежно спал на руках у Така и вспоминал о матери, только проголодавшись.
Через две недели после рождения Тойо, не выдержав угрызений совести, Хироко вернулась в лазарет. Малыша она взяла с собой, привязав к спине. Одна из пожилых женщин в лагере помогла ей соорудить обухимо — повязку, которую носила еще мать Хироко, чтобы удерживать ребенка на спине. Тойо с довольным видом спал, пока мать занималась делами. Хироко еще не совсем оправилась и пока сворачивала бинты и выполняла другую несложную работу. Она помнила об осторожности и держалась подальше от инфекционных больных — особенно потому, что все время ребенок был рядом с ней. Тойо вскоре стал общим любимцем — крупный, толстенький, добродушный, он выглядел, как маленький Будда, но каждый, глядя на него, замечал, что он не чистокровный японец. С каждым днем он становился все больше похожим на Питера. Верная своему слову, Хироко написала Питеру, но ни словом не упомянула о ребенке.
К тому времени в лагеря были посланы вербовщики, многие мужчины вызвались стать добровольцами, но «нет-нет ребята» держались твердо. Они зашли так далеко, что начали издеваться над товарищами, которые согласились идти в армию.
Через три недели после рождения ребенка Кен изумил всех новостью. Днем Кен побывал в здании администрации.
Два дня назад ему минуло восемнадцать лет, и, даже не поговорив с родителями, он записался в армию.
— Что?! — уставилась на него мать, не веря собственным ушам. — Мне казалось, у тебя нет желания защищать эту страну, — добавила она, размышляя, неужели Кен изменил своим принципам. Рэйко любила Америку, но не желала жертвовать сыном — она и без того принесла в жертву слишком многое.
— Я записался добровольцем в армию, — повторил Кен, глядя на ошарашенных родителей. Несмотря на все его прежние протесты и муки, вызванные несправедливостью, он на время решил забыть о своих обидах и теперь, казалось, гордился собой. Ему предстояло покинуть лагерь — именно об этом Кен и мечтал.
— Почему же ты не поговорил с нами? — оскорбленно вопрошал Так. Кен так часто давал волю своему гневу и обиде, а вот теперь вступил в армию. Однако это был один из немногих способов покинуть лагерь, единственно доступный для Кена. Больше он не мог оставаться здесь. Этим днем лагерь покинули трое юношей, а еще двое вели с родителями такие же разговоры. Не то чтобы Так не гордился сыном и не был патриотом — просто случившееся стало для него полной неожиданностью. Кен ни словом не предупредил их о предстоящем призыве. Большинство родителей тоже оказались неподготовленными, хотя и испытывали, чувство гордости.
В этом месяце лагерь покинуло много ребят. На прощание с родными им давали неделю, последняя ночь в семье становилась особенно мучительной и трудной. Ребята делились воспоминаниями, стараясь не заплакать.
На следующий день, провожая Кена к автобусу. Так плакал не стесняясь. Ему не верилось, что Кен покидает их, но по крайней мере теперь он был свободен.
— Береги себя, — сдавленно говорил Так. — Не забывай, как мы с мамой любим тебя. — Как и подобало американцам, они отдали сына родине, а сами по-прежнему оставались за колючей проволокой, как преступники.
— Я люблю вас, — крикнул Кен с подножки автобуса, и его родители смутились. Салли и Тами плакали, Хироко боролась со слезами, укачивая на руках малыша. Она уже успела попрощаться со столькими хорошими людьми, как и все остальные. С некоторыми из них ей предстояло встретиться еще раз, с другими она рассталась навсегда. Автобус тронулся с места. Глядя ему вслед, Хироко помолилась о том, чтобы Кен уцелел. Вернувшись в крохотное жилище, Такео снова заплакал, приклеивая к окну звезду так, чтобы видели все.
Такие звезды виднелись уже на нескольких окнах. Стоя вокруг Така, все думали о Кендзи. Для них наступало тревожное время — время надежды, гордости и страха.
Вскоре после расставания они получили письмо от Кена.
Он находился в лагере Шелби, на Миссисипи, и сообщал, что попал в 442-й полк, в боевую команду. В команде попадалось много японцев-нисей, были и уроженцы Гавайских островов. Интересно, писал Кен, несмотря на то что Гавайи ближе к Японии, их жителей никуда не переселяли. Письма были бодрыми и возбужденными. Перед отплытием для солдат устроили пышную церемонию в Гонолулу, на территории дворца Иолани. Судя по письмам, которые семья перечитывала по многу раз, Кен был в восторге — и оттого, что покинул лагерь, и оттого, что смог исполнить свой патриотический долг. Несмотря на первое сопротивление, он уже давно смирился с неизбежным и вскоре отправил родителям свою фотографию, на которую снялся в парадном мундире. Рэйко бережно поставила ее на стол, сделанный руками Така, и показывала всем друзьям. Казалось, для нее эта фотография стала святыней, и почему-то это тревожило Хироко. Она хотела, чтобы Кен был с ними рядом, но понимала его желание воевать, защищая свою страну.
Вести от Питера стали приходить чаще. Он по-прежнему оставался в Северной Африке — к сожалению, там же были и немцы. Из писем, несмотря на все усилия цензоров, Хироко понимала: в Африке идут ожесточенные бои. Но по крайней мере в июне Питер еще был жив, как и Кен.
В июле в лагере началась серьезная вспышка менингита.
Несколько стариков умерли первыми, дети помладше быстро заражались и доходили до критического состояния. Матери дни и ночи сидели рядом с ними, но не могли спасти от смерти. Жизнь в лагере то и дело омрачали похороны с непривычно маленькими гробами, которые опускали в узкие могилы, вырытые в пыльной земле. Для Хироко это было невыносимо — особенно теперь, когда она тревожилась за Тойо, еще совсем малыша. Ему едва исполнилось четыре месяца. Но однажды, жаркой летней ночью, заболел не Тойо, а Тами. Когда она ложилась в постель, ей было немного жарко, но позднее, вставая покормить сына, Хироко услышала, как Тами плачет. Хироко до сих пор кормила малыша грудью, он постоянно был голоден. Часто ей приходилось вставать по два-три раза за ночь.